Монах Серафим (Арцыбушев) и Данилов монастырь. Путь к монашеству длиной в 90 лет

7 сентября 2017 года преставился ко Господу художник и писатель  Алексей Петрович Арцыбушев, монах Серафим. Это был человек, необыкновенный во многих отношениях. Во-первых, Алексей Петрович потомок  двух сакральных царских родов – русского Рюриковичей и черногорского Петровичей. Даже краткое перечисление его предков поражает воображение. Прадед по материнской линии – сенатор Александр Николаевич Хвостов, прабабушка – Екатерина Лукинична Хвостова (Жемчужникова в девичестве, сестра братьев Жемчужниковых, писавших под псевдонимом Козьма Прутков), дед –  Александр Алексеевич, министр юстиции и внутренних дел  в 1916 году, бабушка – Анастасия Владимировна, в девичестве Ковалевская, именно ее род идет от Рюрика. По отцовской линии –  дед Петр Михайлович, нотариус Его Величества, был женат на чистокровной черногорке – дочери графа Подгоричание-Петрович. Оба рода принадлежали к высшему петербургскому обществу, и в то же время оба рода отличались  своей религиозностью. Хвостовы два раза в год ездили из Петербурга в Троице-Сергиевскую лавру и  Зосимову пустынь к старцу Алексию (Соловьеву). Над  Арцыбушевыми же даже  подсмеивались: «Все на балы, а Арцыбушевы в церковь». Дед Арцыбушев был таким большим благодетелем для Дивеева, что ему монастырь передал во владение домик ученика преподобного Серафима – Михаила Мантурова.

Родители Алексея Петровича были тоже очень верующими людьми. Познакомились и полюбили они друг друга в начале первой мировой войны, поженились и в 1917 году переехали жить из Петербурга в дивеевский дом. Там, в том самом доме Мантурова, в котором совершилось чудо с зажегшейся без масла лампадкой, и родился 10 октября 1919 года Алеша Арцыбушев.

Отец Алеши – Петр Арцыбушев – очень рано умер, в тридцать два года, в 1921 году. Он ездил по деревням – собирал продукты для монастыря, простудился, заболел скоротечной чахоткой и почил, сказав жене: «Держи детей поближе к добру и Церкви». Мать – Татьяна Арцыбушева – совсем молодой осталась вдовой с двумя сыновьями на руках. Замуж больше не выходила, держалась, как обещала умирающему мужу, поближе к церкви, стала духовной дочерью одного из  духовников Даниловского монастыря иеромонаха Серафима (Климкова), приняла в Даниловом тайный постриг, стала монахиней Таисией, в память о муже  работала в туберкулезных больницах, в отделениях открытой формы, с умирающими.

После ареста и ссылки отца Серафима (Климкова) монахиня Таисия осталась без духовного руководителя, что для нее как монахини было тяжело, да и недопустимо. Она старательно искала духовника, и вот  в Дивееве появился епископ Серафим (Звездинский), матушку благословили исповедоваться именно у него, так  она  стала духовной дочерью владыки. Стал духовным сыном  владыки и Алеша Арцыбушев. Это было в 1926 году. Ему тогда было семь лет. В день своего Ангела – святителя Алексия Московского в празднование всех Московских святителей – 18 октября – была первая исповедь Алеши владыке Серафиму.  После нее Владыка подарил мальчику житие святителя Алексия с надписью: «Моему маленькому духовному сыну в день первой исповеди. Будь маленьким всегда на зло, расти большим на добро».

В семь лет владыка Серафим посвятил Алешу в стихарь, и он на службах стоял рядом с владыкой, держа его посох, то есть был посошником. На день памяти преподобного Серафима 15 января  во время крестного хода после Литургии по Канавке вокруг монастыря Алеша шел со свечой впереди владыки. Был мороз, руки мальчика сильно замерзли, и он уронил подсвечник со свечой в снег. Владыка Серафим поднял свечу и сам понес подсвечник, а Алеше показал жестами, чтобы он дыханием погрел свои ручки. 

«А кем ты хочешь быть, Алеша, когда вырастешь?» – спросил как-то Владыка своего маленького духовного сына. «Орателем!» – уверенно ответил Алеша. «Может быть, оратором?» – «Нет, орателем!» – «Так я всю жизнь и был  орателем», – добавлял с улыбкой Алексей Петрович.

Хорошо запомнил Алексей Петрович и свой детский постриг. В своей замечательное книге «Сокровенная жизнь души», основанной на записках матери – монахини Таисии (Арцыбушевой), которые она в свое время написала по его просьбе, он приводит ее описание этого события:

«Как-то раз я пришла к владыке утром с обоими детьми. Он молча взял Алешу за руку и повел к себе в молельню, поставил перед иконами и начал облачать в полное монашеское одеяние. Дал в руки крест и зажженную свечу. Все это он делал с необыкновенно торжественным видом, соблюдая полное молчание. Алеша, в то время семилетний ребенок, стоял очень смирно. Присутствовали при этом только я и Серафим. Детям казалось, что Владыка шутит с ними. Серафим попросил: ”И меня”. Владыка ответил: ”А тебя – нет”. Я же почувствовала во всем этом, конечно, не шутку, а глубокое предсказание. На глазах у меня были слезы, которые я скрыть не могла.

Другой раз Владыка велел Алеше принести ему ножницы и трижды отрезал ему волосы, потом наклонился и на ухо сказал: “А имя тебе будет –  …Только не говори никому, даже маме”. Алеша после сознался мне, что не расслышал.

На исповеди Владыка мне сказал, объясняя предсказание блаженной Марии об Алеше (было и такое, об этом позже. – Т.П.), сбудется. Потому прошу его не затруднять исполнение воли Божией над собой. Не срывать с себя руки Божией, избравшей его на служение Себе».

Менее чем через год – 21 сентября 1927 года – был закрыт Дивеевский монастырь. В тот же день владыка Серафим (Звездинский) был арестован и выслан сначала в Нижний Новгород, а потом – в город Меленки. Монахиня Таисия переписывалась  с ним, несколько раз ездила к нему, два раза с сыновьями Серафимом и Алешей. В 1930 году у Арцыбушевых расстреляли дядю-кормильца, отняли дом и выслали из Дивеева в Муром. Во время ссылки монахиня Таисия не могла выезжать из города, поэтому с письмами от нее к владыке Серафиму ездил Алеша. Он всю свою длинную жизнь хорошо помнил образ Владыки – «его светлое-светлое лицо и добрые и необыкновенно лучистые глаза». Через два года Владыку сослали сначала в Алма-Ату, потом в Гурьев, в 1935 году – в Омск, где он был арестован и 26 августа расстрелян.

В тридцатые годы Алексей Арцыбушев ездил в ссылки не только к владыке Серафиму (Звездинскому). Поддерживала связь  монахиня Таисия и с даниловской братией, с вернувшимся из своей ссылки архимандритом Серафимом (Климковым) и теперь жившим на нелегальном положении в городе Киржаче Владимирской области. Алексей Петрович рассказывал мне, как он в 1936 году  ездил в Киржач, вечером, стараясь, чтобы никто не видел, приходил к дому на улице Свободы, где жили даниловцы, стучался условным стуком. Утром, но еще затемно, в домашней церкви собирались все живущие в Киржаче даниловцы  (они жили в двух соседних домах, из одного в другой можно было незаметно перейти, не выходя на улицу) – архимандрит Серафим (Климков), архимандрит Симеон (Холмогоров),  близкий друг настоятеля Данилова монастыря архиепископа Феодора (Поздеевского), в 1907 году в него стрелял студент-революционер и с тех пор он был прикован к креслу; иеромонах Игнатий (Бекренев) – он был карликом, ростом с ребенка, на службы в Даниловом его носили на руках;  келейники отца Симеона монах Антоний (Коренченко) и совсем молодой тогда послушник Михаил Карелин – единственный дожившийй до возрождения монастыря; помощницы братии, тайные монахини  – Евлампия (Матвейченкова) – единственная из женщин, расстрелянная в 37-м, Серафима (Виноградская), послушница Александра Туловская, могли на Литургии быть еще кто-то из приехавших к своим духовникам чад.  Служили Литургию,  исповедовались, причащались, причащался и Алексей.  Это была та самая «потаенная Церковь», которую описал Алексей Петрович в своей книге. 

«Вам не было страшно, Вы, такой юный и необыкновенно красивый, не боялись так рисковать, ведь это было очень опасно?» – спрашивала я Алексея Петровича. «Нет! Мне все это очень нравилось! Эти люди, этот риск, эти службы, как у первых христиан!»  –  радостно восклицал Алексей Петрович.

В 1937 году расстреляли почти всех даниловцев. Чудом не были арестованы тогда архимандрит Серафим (Климков) и иеромонах Павел (Троицкий), приговорили к 10 годам лагерей монаха Михаила (Карелина), монахинь и несколько  духовных чад даниловских духовников.

Мама Алексея Петровича монахиня Таисия умерла в 1942 году, она была горячо любима им всю жизнь. Незадолго до своей кончины Алексей Петрович рассказывал мне об этом своем буквально  благоговении перед мамой, о том, что он все эти годы без нее чувствовал постоянное ее присутствие в своей жизни, силу ее любви и молитвы за него.

Алексей Петрович был любящим, почтительным, заботливым и послушным сыном, но когда мама вновь завела разговор с уже повзрослевшим сыном о его монашестве – он категорически воспротивился.  В своей книге он пишет об этом так: «Мама, помня предсказания владыки Серафима обо мне, звала меня к иной жизни, в которой человек отрекается ото всех радостей мира сего, берет свой крест и идет за Христом, во исполнение Его заповеди: Отвергнись себя и возьми крест свой, и следуй за Мною (Мф. 16, 24).

Мама свято верила в предсказания владыки Серафима, и все они совершились – каждое в свое время. Поэтому она ненастойчиво и очень осторожно звала меня встать смолоду на путь следования за Христом. Но я в свои 23 года, обладая темпераментом и страстной натурой своих черногорских предков, не был готов к такому подвигу. Чтобы встать на этот путь, надо было не на словах, а на деле отречься от всех радостей мира. Три клятвы, три обета связывают тебя на всю твою жизнь. И больше греха, чтобы нарушить, нежели не дать их. Я не был готов к этому ни тогда, ни сейчас. Тогда – потому, что был молод; сейчас – потому, что прожил жизнь…» И мама поняла это и не настаивала. Она верила, что слова владыки Серафима о том, что Алеша будет монахом сбудутся, но в свое время. Владыка Серафим сказал еще одну фразу, которую мать сыну не стала открывать. Узнал он об этом через 48 лет после ее кончины, от ее близкой подруги – единственной дожившей до возрождения Дивеева монахини Серафимы (Булгаковой). И так все и случилось – до принятия монашества в жизни Алексея Арцыбушева много что должно было произойти, но знать это заранее было для него неполезно.

В своих записках монахиня Таисия писала: «Он (владыка Серафим. – Т.П.) писал мне: ”Следи за детьми, блюди их в строгости, ответ за них дашь, особенно за младшего (Алешу. – Т.П.)”. Многое он еще мне говорил и его слова почти все уже исполнились. Я твердо уверена, что и то, что он предсказал об Алеше, сбудется. Потому прошу его не затруднять исполнение воли Божией над собой. Не срывать с себя руки Божией, избравшей его на служение Себе».

Жизнь Алексея Петровича была полна событий. Перед самой войной его комиссовали из армии, потому что медкомиссия определила, что он вот-вот ослепнет.  После войны он не избежал ареста – в 1946 году проходил по церковному делу, был приговорен к 6 годам лагеря. Отбыл срок в Инте, в тяжелейших северных лагерях. Потом началась «вечная ссылка». К нему в Инту приехала его будущая вторая жена, там родилась их дочь. После реабилитации с большим трудом  вернулся в Москву, был художником. Алексей Петрович нашел чудом пережившего 1937 год и также отбывшего после войны лесоповал в страшных северных лагерях архимандрита Серафима (Климкова), и была незабываемая исповедь за все эти годы: «Всегда поминаю архимандрита Серафима (Климкова), в схиме Даниила. Когда я пришел из лагеря, узнал, что он в Москве, нашел его, он ко мне приехал в Черемушки. Я написал целую тетрадку грехов –  за 10 лет лагеря и ссылки. Он сидел, а я стоял на коленях и читал ему вслух. И он мне отпустил грехи, порвал тетрадку, сказал: ”Ну а теперь у вас их нет!”».

В жизни Алексея Петровича бывало всякое, не был он великим праведником, как он сам говорил, крутила его горячая кровь. Но он никогда не отходил от веры, от Церкви. Если и падал, то находил в себе силы и желание подняться, покаяться, исправиться. Вся его жизнь была наполнена этой борьбой со страстями, с собой мирским, вся жизнь была наполнена стремлением к свету, к Богу, к спасению. Алексей Петрович, как просил умирающий отец, старался держаться поближе к добру и Церкви. И всегда помнил слова матери о его будущем монашестве  –  «не затруднять исполнение воли Божией над собой».

В свои преклонные годы Алексей Петрович говорил, что принимать монашество в старости – это уже как-то не очень честно, страсти молодости уже не бушуют,  и обеты не настолько трудны для выполнения и не настолько уже велика жертва Богу.  Поэтому  он вполне допускал, что именно это предсказание владыки Серафима, видимо, не сбудется, оно отменено. Но многочисленные друзья Алексея Петровича, которых у него до последних его дней было большое количество, зная об этом пророчестве, все чаще задавали ему вопрос: «А не означает ли его такая длинная – в 90  с лишним лет – жизнь, что Господь все-таки ждет от него монашества?»  И Алексей Петрович начал все больше задумываться на эту тему. Но брать на себя решение такого сложного вопроса он не стал, как был воспитан еще мамой – он начал усиленно молиться…

Вот как рассказывал мне об этом буквально за два месяца до своей кончины Алексей Петрович, я, слава Богу, записала это на диктофон:

«Я просил: “Скажи мне Господи путь, воньже пойду… Скажи мне, Господи, свою волю, что мне делать? Только  “не тяни резину”, потому что иногда Твоя воля сказывается через несколько лет, а мне нужен ответ сейчас, а не через много лет…”  Я так дерзко, настойчиво просил.

Спустя несколько дней я увидел во сне владыку Серафима, совершенно реально – мы с ним сидели так, как будто я у него в Дивееве. О чем шел разговор – я не помню, но я проснулся на словах, которые меня разбудили, я их слышал: «Начатое дело надо продолжать». Вот ответ, как я считаю, на мой вопрос – я просил дать знать и “не тянуть резину”, и Господь мне очень быстро ответил словами владыки Серафима.

Я рассказал об этом отцу Павлу (священник ближайшего храма в Больших Вяземах. – Т.П.) и он принял действенное участие. Это очень трудный путь, я только сейчас это понял, как трудно монашество в миру, потому что если человек уходит в монастырь, он как бы отбрасывает всё, всё идет по расписанию: тут молитва, тут работа. А я свободный человек, я могу делать всё, что угодно, поэтому приходится во многом ломать себя, потому что жизнь прожита нараспашку, моя жизнь прожита не просто – с увлечениями,  влюблениями, с расставаниями и объединениями… У меня очень много на сердце лежит моментов, которые я не могу выжить из себя, они как бы там уже живут. И поэтому первое время они меня, так сказать, мучили: мол, зачем тебе все это нужно было, почему ты не мог продолжать жить так, как ты жил. В общем, враг всячески мешал мне идти по тому пути, на который меня поставили.

Я теперь никуда не хожу. У меня теперь только этот круг по комнате. Я по этому кругу хожу и читаю утренние и вечерние молитвы. Наизусть, конечно. Я их с детства знаю наизусть. Монашеское правило слушаю на диске.

Мама постоянно со мной. У меня впечатление, что она всегда здесь, что она живет в этом доме. Она не принимает участия в моей жизни, но я ее присутствие все время чувствую. Папу совсем не помню – он умер, когда мне было два года. Все время вспоминаю брата Серафима. Он пропал без вести в войну под Ленинградом. Я его долго о здравии поминал, но вестей от него так и нет, так что я перешел на поминание его уже за упокой».

Конечно, монашество Алексея Петровича, монаха Серафима, стало возможным по молитвам матери – монахини Таисии. Она еще тогда, в детстве, настойчиво просила владыку Серафима о своем сыночке – чтобы он не погиб, чтобы не отошел от веры, от Бога, от Церкви, чтобы стал монахом, хоть когда-нибудь. И владыка Серафим не оставил своего маленького духовного сына. И имя при постриге Алексей Петрович получил не своего и всей семьи Арцыбушевых покровителя – преподобного Серафима Саровского, а своего духовного отца – священномученика Серафима (Звездинского). Постриг состоялся около трех лет назад, на весеннего Святителя Николая. Последние годы на земле, полностью посвященные молитве…

Необыкновенная, полная тайн, пророчеств и даже чудес жизнь монаха Серафима (Арцыбушева). Это была нить, которая протянулась к нам от тех героических лет гонений на Церковь, от наших новомучеников и исповедников. Алексей Петрович был одним из последних людей, видевших их, говоривших с ними, получавших от них благословение. 

Татьяна Петрова