«Наше дело — спасать души». Памяти митрополита Евлогия (Смирнова)

30 августа — 40-й день преставления ко Господу митрополита Евлогия (Смирнова), пастыря, богослова и великого труженика Церкви Христовой, поднявшего из руин две знаменитые святыни — Данилов монастырь и Оптину пустынь, возглавлявшего с 1990 по 1995 годы Синодальную комиссию по делам монастырей, без малого три десятилетия мудро управлявшего Владимирской кафедрой. Архипастыря Божия вспоминает благочинный монастырского округа Александровской епархии, настоятель Свято-Успенского Космина монастыря в селе Небылое игумен Серафим (Котенёв).

Любвеобильный архиерей

Люди Божии тихо живут, неприметно. Сколь бы высокий сан и должность ни занимали. Молятся обо всех. Владыка Евлогий остается у нас в памяти добрым, любвеобильным, заботливым, внимательным ко всем. Всё при нем просто и складно было.

Монашествующих владыка Евлогий очень любил. Ездил постоянно по монастырям. Приезжал без предупреждения, всенощную служил, ночевать оставался, наутро — Литургию. Потом со всеми за трапезу. Непритязателен был: что есть, то и поест понемножку.

Беседы устраивал с братией. Говорил не о ведении монастырского сайта, не о паломнической деятельности и т. д., а о монашеском духе. Это не значит, что всё остальное упускалось, но в центре разговоров было Царство Небесное, спасение, покаяние, молитва. На внешних вопросах владыка особо не заострял внимания, это всё как-то между делом решалось. Главное — единое на потребу (Лк. 10: 42).

Говорил владыка просто, от души. Его посещения всегда укрепляли братство, сестричество. Все как-то сразу успокаивались, раздоры умиротворялись. Он умел во всем найти золотую середину, особенно это касалось женских монастырей: взаимоотношений матушки игумении, служащего духовенства, духовника. Здесь зачастую образуется узел противоречий и проблем, у него же это как-то заранее было урегулировано — в монастыри методическая распечатка рассылалась: кому и какие вопросы решать.

Земной поклон — пасомым

Монашеская жизнь епархии всегда была у владыки под неусыпным контролем — он знал всё и обо всех. А в тридцати монастырях у нас около полутысячи монашествующих. Конечно, владыка создал в какой-то момент епархиальный монастырский совет. Но и сам во всё вникал.

Всем был доступен: не только настоятелям и игумениям, но и братиям, сестрам. На общих беседах призывал не стесняться, задавать вопросы. Кротко отвечал, смиренный был — снисходил, разъяснял, что требовалось.

Один диакон, ныне почивший, начал было резко себя вести на монастырском собрании, критиковать владыку, а наш архипастырь встал и при всех ему земной поклон положил:
— Прости, брат.

Он так мог и игумении при переводе ее на другое место в какой-нибудь сложный монастырь поклониться в ножки:
— Матушка, примите назначение, я Вас очень прошу, пожалуйста...

Не наигранно. Это всё органично было владыке при его духовном устроении. Такое не повторишь, если сам не таков.

Всегда благодарил:
— Благодарю, матушка, что Вы приняли назначение.

Когда монашествующие радостно и дружно живут

Нас, монашествующих епархии, владыка пытался как-то сплотить. Устраивал монашеские съезды в Богородице-Рождественском монастыре. Сначала даже пытались каждым постом встречаться, потом все же двумя постами ограничились — Рождественским и Великим. Съезжались игумены, игумении, духовенство женских монастырей, по нескольку насельников и насельниц от каждой обители.

Владыка с нами беседу устраивал, иногда какие-то поучения раздавались, бывало, и кому-то из настоятелей или матушек игумений поручал сделать доклады на темы покаяния, послушания, молитвы. Два-три доклада заслушаем, обсудим. Потом владыка читал молитвы перед исповедью, начиналась исповедь. Сам он в основном настоятелей исповедовал, а уже духовники матушек игумений, сестер. Хотя те, у кого были вопросы к архипастырю, и к нему могли сами подойти. Он прямо на солее стоял, принимал всех. Потом служилась всенощная, после Литургия. Все причащались, вместе шли на трапезу. Там тоже еще беседа была. Все друг друга знали, общались.

Мы как-то радостно, дружно жили. У владыки любовь и радость светились во взгляде и передавались нам. А это и есть то, на что нацелено внутреннее монашеское делание: умиротворение духа, — на таких и покоится Дух Святый.

Единство должно быть во Христе, а не «между своими»

На все архиерейские службы, где бы владыка ни служил, из ближайших монастырей игумены и игумении съезжались с радостью, помолиться со своим архипастырем. Единство монашествующих владыка всячески поддерживал — чтобы никто не закрывался наглухо внутри своих монастырских стен. Все должны быть во Христе едины.

Только где-нибудь наметится тенденция к изоляции, тотчас же владыка лично ехал туда, общался со свойственной ему простотой, добротой, расположением. Часто обращения к монашествующим рассылал: к началу постов, к тому или иному празднику. И всегда это было живое духовное слово.

Всё, что благословлял владыка, живо

Мудрость владыки и в подборе руководителей сказывалась. Те, кого он ставил во главе обителей, справлялись — их не надо уже было то и дело смещать (разве что в каких-то совсем уж единичных случаях) — и все так и несут свое служение. Исключительное у владыки было видение души и возможностей человека.

Ни один монастырь из тех, которые владыка открывал, не закрылся: ни по экономическим причинам, ни в силу какого-то внутреннего раздора между насельниками, насельницами. Всё, что благословлял владыка, живо. Хотя обстоятельства складывались по-разному. Иногда вроде уже и пополнения нет, — но все равно все устраивалось по молитвам архиерея.

Каждая обитель епархии у нас вернулась в свои исторические территории и объемы. Посторонние учреждения, организации и т. д. полностью покинули ограды монастырских стен. Причем они как-то потихонечку съехали, без особых конфликтов, скандалов. Единственное — где-то с музеями остаются общие площади, — но и это при мудрости владыки проблемой не становилось.

Школа исповедничества

У владыки Евлогия был колоссальный духовный и жизненный опыт. Он свидетель целой эпохи гонений на Церковь, а потом ее возрождения, в чем он принимал самое деятельное участие. Он и Троице-Сергиеву лавру реставрировал, неся в сложные 1970-е годы послушание эконома объединенного хозяйства лавры и Московских духовных школ, и Данилов монастырь принимал и восстанавливал, и Оптину пустынь из руин поднимал.

Рассказывал нам, что как его мама еще мальчиком привела в лавру, так он и воспламенился любовью к монашеству, этим уже и жил. Он и маму свою потом постриг с именем Надежда.

Владыка с самой юности общался со множеством подвижников, старцев и стариц. Сначала его мама возила, потом он сам к ним ездил. Он же еще и в Московской духовной академии застал тех, кто до революции в ней преподавал. Да и из старшей братии испытавших тюрьмы и лагеря близко знал, прошел у них школу исповедничества, был носителем этого духа. Но никогда не кичился значимостью и высотой знакомств.

Самоумаление

Сам облик владыки Евлогия — монашеский, смиренный — уже назидал. Владыка всегда был чрезвычайно скромен. Подошел к нему как-то на одном из монашеских съездов собрат-архиерей и спросил:
— Сколько у вас монастырей в епархии? — отметив: — У меня уже четыре.

Владыка задумался: как бы ответить, чтобы только в неловкое положение не поставить никого.
— Все мои монастыри не стоят одного вашего, владыка...

Постоянно самоумалялся.

Монахи призваны к ночной молитве

Владыка нас, монашествующих, приобщал к афонской традиции. Устраивал конференции, в паломничества игуменов и братий отправлял, и на совместные поездки, и на одиночные — стоило только обратиться, всегда тут же благословлял. Сам привозил святыньки и раздавал всем и каждому лично. Часто мы и на Афонском подворье в Москве бывали, где служил настоятелем брат владыки Евлогия — игумен Никон (Смирнов). Владыка старался не пропускать там престольные праздники, да и так заезжал при случае. Нас с собой брал. Туда на торжества очень много москвичей стекалось, мы помогали исповедь принимать. Службы там были замечательные, по Афонскому Уставу, с византийским пением. Ночные Литургии часто служили.

Владыка Евлогий и у нас в епархии ночную молитву всячески поощрял. Благословлял ночные Литургии служить. Хотя бы в нескольких монастырях епархии и хотя бы под воскресенья. Часов в 11 вечера начинали всенощное бдение и так и служили без остановки далее Литургию до утра.

Всё сберечь, что Бог доверил

Сам владыка Евлогий был удивительным молитвенником. Нам всегда подчеркивал, что без келейной молитвы и храмовая вряд ли может состояться. Наставлял: «Надо учиться молиться и наедине Богу, надо молиться и в храме на общественном богослужении». Псалтирь знал наизусть. Очень ее любил. Нам, монашествующим, для келейного пользования даже распечатывали Псалтирь со вставочками от владыки, для понимания.

Молитва у владыки очень сильная была. Многих вымаливал. Даже оступившихся. Никогда не спешил наказывать. Всегда думал о том, чтó эта душа сможет понести, а что нет. Сам молился, и других молиться просил. «Общая молитва творит чудеса», — напоминал нам.

Главное для него всегда было — спасение каждой души. Всё сберечь, что ему Бог доверил. Он даже уклоняющихся было в раскол мог в русло православной традиции под омофор Святейшего вернуть. Были такие случаи. И рукоположили владыку Евлогия на Владимиро-Суздальскую кафедру именно тогда, когда здесь раскол разгорался. Он всё мудро и последовательно уврачевал.

«Наше дело — спасать души», — говорил. И не только спасать, но монашествующих к возможной степени христианского совершенства возводить так, чтобы Царствие Божие этой душе уже здесь, на земле, раскрывалось.

Всех прощал

В гневе владыку никто никогда не видел. Какой бы выводящей из себя ни была ситуация, всегда сохранял самообладание. Еще и прощение сам попросит у виновного, младшего по возрасту и сану, да земно поклонится ему. Никогда не мстил за личное оскорбление. Готов был простить всех и вся. И прощал.

Владыка для всех нас был образцом кротости и послушания. Сам он никогда от послушаний, возлагаемых священноначалием, не отказывался, не прекословил. По-монашески со смирением принимал и с Божией помощью старался понести, исполнить. Нас иногда очень просто послушанию учил — что-то требуя переставлять: «Аналой сюда, это туда перевесьте и т. д.» — только успевай оборачиваться. А молитва-то как раз и шла!

Когда усаживали за стол, владыка ни от какой трапезы не отказывался, в этом тоже его послушание проявлялось, — ел что предложат, но понемножку. Несмотря даже на свой диабет. Если уж только спросят, мог сказать, чтó ему можно, а что нельзя. Устав, конечно, свято соблюдал. И от нас, монахов, этого требовал. Никаких вольностей. Вино полностью в монастырях запретил.

Непрестанное служение, молитва за паству

Болезни свои владыка терпеливо, кротко, тихо нес. Стоило только сказать ему: «У того-то такая-то болезнь...» — «Если бы ты знал, сколько у меня болезней», — только и отмахнется. Он и в автомобильных катастрофах несколько раз побывал. И это всё были очень серьезные аварии. Но он никогда не жаловался.

Не помню, чтобы владыка в отпуск уходил, разве что на Афон поедет. Но это же тоже непрестанное служение, молитва за паству. Сколько врачи ни пытались, даже в последние годы, когда он уже был на покое, запретить ему служить, уложить его хотели, — он только голову склонит, а на следующий день уже престолу предстоит. Его благодать держала. Ее действие в нем в последние годы явным становилось — просто светился любовью, благодушием, доброжелательностью.

«Ты, Господи, Сам вещай моими устами»

У владыки Евлогия была изумительно чистая речь, не было никаких слов-паразитов и никаких новомодных терминов, ничего из лексикона общественно-политических декламаций. Он пользовался исключительно церковным, святоотеческим словарем выражений, образов, понятий. И всё мог выразить, и всё всем было понятно.

Еще он избегал произносить имена тех, кто в грехе упорствует. Сказано: «ни помяну же имен их устнама Моима» (Пс. 15: 4). Просто разве что оговорится: «Ты знаешь, о ком я». И скажет так, чтобы и самому не осудить, и тебя не ввести в соблазн. Мягко, вежливо, культурно, обходя неподобающее стороной.

Про проповедь владыка однажды сказал, что просит Бога, выходя на амвон:
— Ты, Господи, Сам вещай моими устами.

Не «помоги мне», а — Сам говори. Многие и отмечали, что ни одна проповедь владыки не похожа на другую.

Такое, конечно, доступно только людям чистой, высокой жизни. Владыка был настоящим монахом-аскетом. О многих его подвигах мы и не догадываемся.

Верим, что получили молитвенника на Небесах.