23 октября 1937 года — день расстрела архиепископа Феодора (Поздеевского)
Последнего перед закрытием настоятеля московского Данилова монастыря архиепископа Феодора (Поздеевского) (1876–1937) обычно в исторической литературе называют ученым монахом, строгим аскетом, столпом православия времен гонений ХХ века. И он действительно был таким. Особенно строгим и недоступным предстает владыка в воспоминаниях многих студентов и преподавателей в период его ректорства в Московской духовной академии. И учащиеся, и даже профессора трепетали перед отцом Ректором и даже часто недолюбливали его, считали отсталым во взглядах, жестким и высокомерным. На самом деле это было связано больше с тем, что в тот период даже духовные школы были сильно подвержены духу революционного брожения, а владыка Феодор не пытался заигрывать с охваченной идеями «свободы» и «прогресса» «передовой» молодежью и их старшими наставниками, а будучи искренним монархистом, консерватором и традиционалистом, ярым противником насильственного изменения строя и таким же ярым приверженцем истинного святоотеческого православия, он все свои силы отдавал на борьбу с этим разлагающим тлетворным якобы свободомыслием, а на самом деле — духом хульным и лукавым.
В то же время у владыки были и близкие по духу люди, и студенты, и единомысленные с ним преподаватели, и друзья, сподвижники, в воспоминаниях которых владыка Феодор предстает совсем другим человеком — милостивым, внимательным, заботливым, любящим, остроумным, способным на неожиданные и неординарные поступки. Владыка далеко не всем раскрывал сокровенные тайны своей души, далеко не каждого впускал в свое сердце, но если впускал — то человек на всю жизнь становился его верным другом и помощником. У владыки был круг людей, преданно его любивших, не прерывавших с ним связи даже когда это было опасно, в лагерях и ссылках. Владыка Феодор, безусловно, был яркой и неординарной личностью, оставлявшей незабываемый след в душах и памяти людей. Многие из его учеников в академии, затем ставших даниловскими насельниками, были преданы владыке до конца, до мученической кончины. А те немногие, и не только даниловские монахи и прихожане, но и его ученики-епископы, кто пережил осень 1937 года, через всю свою жизнь пронесли благодарную благоговейную память о владыке Феодоре, о Даниловом монастыре, о том особом даниловском исповедническом духе, который укреплял их потом на протяжении всей последующей жизни.
Приведем некоторые из воспоминаний о владыке Феодоре, в которых наиболее ярко и отчетливо видна не только его незаурядная личность, но и мудрый и простой человек.
Владимир Македонович Волков был студентом Московской духовной академии в 1915–1919 годах. Спустя полвека, будучи заведующим академической библиотекой, он написал свои воспоминания о ректоре Академии тогда ее епископе Феодоре. Вот, что он пишет:
«В оценке личности руководящих деятелей современники не всегда бывают единодушны, справедливы и беспристрастны, тем более в том, что касается именно епископа Феодора. Тогда, в буре революционных событий, в угоду духу времени, многое из устанавливаемых порядков казалось ничем не оправданным и даже совершенно чуждым по духу церковности и каноничности.
Обычно, характеризуя личность ректора Московской духовной академии епископа Феодора, говорят, что он был человеком самозамкнутым, большой индивидуальности, по взглядам своим строгим консерватором, что по существу он не вникал во внутреннюю жизнь Академии и в быт студентов, был недоступен не только для студентов, но и для профессоров и держал себя с ними отчужденно, что близко и душевно он не сходился ни с кем. Казалось, он жил сам по себе, а Академия сама по себе. Однако же он управлял Академией восемь лет (с 19 августа 1909 года по апрель 1917 года), да еще в какое время... Его же предшественники по ректорству в Московской Духовной Академии занимали эту должность лишь по пять-шесть лет.
Одно несомненно, что епископ Феодор был человеком твердого характера, несгибаемой воли, принципиальных взглядов и вел вверенный его управлению корабль богословской школы и науки твердым курсом, на знамени которого было начертано: «Православие». Хотя ему так и не удалось преодолеть разногласия среди профессоров, и он стал жертвой оппозиции и своей собственной неуступчивости, нежелания идти на какой бы то ни было компромисс.
Такие стойкие и непоколебимые натуры, как адаманты, могут вызывать к себе симпатию, уважение и даже преклонение; а у заносчивых, с самомнением, людей, враждебных церкви и зараженных духом критикантства, — одно лишь раздражение, осуждение и самое неприязненное отношение, чуждое духу христианской терпимости и всепрощения. Главное — непонятно, во имя чего такие люди протестуют.
Суд над людьми и над событиями в их жизни, говорят, принадлежит истории. Современники — плохие и близорукие судьи и притом несправедливые и пристрастные...
Служил Владыка Феодор всегда благоговейно, молитвенно. Как столп благочестия стоял он на кафедре, высокий, стройный, представительный, с полным сознанием своего епископского достоинства, без всякой рисовки и манерности, совершенно естественно, как светильник веры, истово полагая на себя короткие крестные знамения и не низко кланяясь.
Голос у него был не громкий, даже несколько тихий, глухой, но приятный. Проповеди говорил с амвона, иногда опершись на жезл, размеренным тоном и богословским языком, может быть, для основной массы молящихся не всегда доступном. Но, несмотря на это, сергиевопосадское интеллигентное общество любило слушать владыку Феодора и любило его служения. У него было много почитателей и особенно почитательниц из высшего круга, которые обычно становились впереди у амвона, чтобы после окончания службы первыми получить архиерейское благословение и засвидетельствовать владыке свое простодушное почтение и уважение. Он же молча благословлял всех до конца, как-то пристально всматривался в лицо каждого подходящего своими карими глазами через очки в черной роговой оправе, словно обладал двойным зрением, проникавшим в душу человека, и спрашивал: «Какого ты духа, человек?» И этот неразгаданный взгляд всякий уносил в себе в смущении и раздумье".
